Поэзия Джеймса Томсона

В комнате

Заходит солнце, свет бледнеет,

И как всегда бывает так,

Пусть шторы сдвинутся плотнее,

А в комнате и тьма, и мрак,

Которые на смерть похожи.

И неизбежно, как всегда,

Воспоминанья потревожат

О жизни прожитых годах.

 

Приход внезапен их, который

Такой же, как и новый свет,

Когда раздвинут утром шторы,

И сна тревожного уж нет.

Мышь прошмыгнёт и затаится,

Прихода новой ночи ждёт.

А у камина шевелится

Жук важный, по полу ползёт.

 

Ночных часов предназначенье

О чём-то тихо прошептать,

Добавить грусти размышленьям,

Биенье жизни замедлять.

Невольно кажется, об этом

Во тьме вздыхают зеркала:

Как долго нет дневного света,

Как долго нету света ламп.

 

Как будто шторами закрыта

Изменчивость добра и зла.

Повсюду темнота разлита,

И кажется, что навсегда.

Но знаю я – такой напрасен

Взгляд на природу темноты.

Румянцем новый день украсит

Холодных сумерек черты.

 

Буфет со стонами взмолился:

– Мне новый день несёт беду.

С тех пор, как ты здесь поселился,

Забыл я вкусную еду!

– Позволь! В течение недели

Желудок также мой пустой

Немного съел, на самом деле,

Одна у нас судьба с тобой.

 

Посуда старая сказала:

– О чём же наш буфет ворчит?

Мужчине это не пристало,

Забыл спросонья всякий стыд!

Быть женщиной намного лучше,

Всегда весёлой, деловой,

Не мужиком тупым и скучным,

Кто вечно занят сам собой.

 

Когда ещё огни горели,

Пока я лампы не гасил,

Буфет открыл и осмотрел я,

И очень тем его смутил.

Он побледнел и испугался.

А что при этом прошептал,

Не понял я, но догадался –

Он что-то скверное сказал.

 

Стол говорит: –  Длинна строка,

А чем закончится, не знаю.

Перо под пение сверчка

Бежит, бежит, не уставая.

Во время пауз отдыхаешь

Ты, руки на груди скрестив,

И ничего не замечаешь,

В раздумье голову склонив.

 

Ворчит каминная решётка:

– Какой же от меня вам толк?

Здесь подо мной золы щепотка,

А где же пламени ожёг?

Минувшей ночью в тусклом свете

Ты вроде что-то сочинял,

А после обратил всё в пепел,

Бумаги ты на мне сжигал.

 

Стол говорит: «Так не годится,

Беречь бы надо те листы,

Где строки собраны в страницы,

Они опрятны и чисты.

Приятен был бумаги шелест.

А стиль письма был так хорош.

Но кто оценит эту прелесть?

Ты этого напрасно ждёшь.

 

Скривилось зеркало, ответив

С презреньем старых трещин ртом:

– Пиши дурные книжки эти,

И сам же их читай потом.

Писать – читать, читать – писать,

Противной трубкой дым пуская,

Ты будешь снова, а узнать

Чужое мненье не желаешь.

 

А вот Люси пять дней назад

Пришла ко мне. Я улыбнулся.

Струится лента в волосах

И локоны свободно вьются.

Она свежа и молода,

Она в смущении краснеет.

Я видеть рад её всегда,

И стало в комнате светлее.

 

Она, как прежде, молчалива,

Быть откровенной не спешит.

Так робки света переливы

В прохлады утренней часы,

Когда уходит мрачный мрак,

И розы утро встретить рады,

И птичья песня в небесах

Звучит в полёте с солнцем рядом.

 

Она при каждом появленье

Везде порядок наведёт,

И смех её звучит, как трели,

И шуткой мягко упрекнёт.

Ей вторят птицы, пенье слаще

И громче льётся с высоты,

И кажутся ещё прекрасней

На подоконнике цветы.

 

Писать помногу не любила –

В неделю раз письмо,

Но выводили очень мило

Те строчки пальчики её.

А также много не читала,

Картинки лишь могла смотреть,

Но если письма получал,

То начинала мило петь.

 

У ней подруги молодые,

Их нежный смех ласкает слух,

А танцы, игры озорные

Всё полнят радостью вокруг.

Но жизнь ведя совсем иную,

Так затруднительно теперь

Те чувства разделить, тоскуя

В своей берлоге, словно зверь.

 

Моя тирада разбудила

Мою почтенную кровать.

Она здесь всем руководила,

Привыкла всеми управлять.

И, рассуждая величаво,

Ценя свой возраст вековой,

Она речь мудрую сказала

Не хуже, чем монарх любой:

 

– Я знаю всё, что есть и будет,

Не удивишь меня ничем.

Я знала много разных судеб

И столько всяких перемен.

Людей плохих, людей хороших,

Вполне здоровых и больных,

Разумных, глупых, только всё же

Смерть одинакова для них!

 

Как только это прозвучало,

Послышался во мраке звук,

Как будто на пол что упало,

И содрогнулось всё вокруг.

Ответ подробный вряд ли нужен,

Что это может означать.

Сейчас всё плохо, будет хуже,

А что ещё от смерти ждать?

 

Смерть, обитая между нами,

Готовит нас в последний путь,

Всегда усеянный цветами.

Пройдём его когда-нибудь.

И снова говорит кровать:

– Все те, кто здесь на мне остыли,

Уже не смогут снова стать

Такими, как когда-то были.

 

Да, в жизни, быстро проходящей,

Не часто счастлив жребий ваш.

Потом вколотят гвозди в ящик

И понесут вас, как багаж.

Наденут чёрные перчатки,

Послышатся и плач, и стон.

И всё пойдёт своим порядком,

И всё покроет вечный сон.

 

Потом подал свой резкий голос

Пустой на полке пузырёк:

– Тогда, когда ещё был полон,

Сказал мне кто-то, что умрёт.

Меня он выпил с лёгким вздохом,

Сказал: «Окончена борьба.

Напитка смерти слаще холод

Тепла живящего вина».

 

Сказало зеркало: – Кузину

Мою носили на кровать

По этой самой же причине –

Факт смерти надо доказать.

Его дыхание кузине

Не затуманило лицо.

Зато разгладились морщины –

Так быть должно у мертвецов.

 

Лежало тело неподвижно,

В последнем сне готовясь сгнить.

Фигура, ставшая здесь лишней,

Пока другие будут жить.

Лежал, всему теперь покорный,

И безразличен стал позор.

Придаст ему другие формы

Пространство – времени простор.

 

Немое это поученье

Сильнее, чем язык любой,

Что много в жизни искажений,

Слаб человек в борьбе с судьбой.

Изранил ноги мрачный путь,

И нет в душе надежд бесплодных.

Но можно лечь и отдохнуть,

Себе устроив вечный отдых.

 

Потом рассказами во мраке,

Пока час утра не настал,

Кровать нас всех держала в страхе,

И даже мрак ночной дрожал.

Но рассказав подробно очень,

Как здесь стонал в бреду старик,

Сказала и о брачной ночи,

И как издал младенец крик.